— На метеостанции не буди!

Снова ползем вверх. Днище раскаляется от огненного усилия мотора. Петюк беспокойно ворочается, отбиваясь от какого-то врага, сучит ногами, мешая мне управлять, бормочет — а что, не слышно из-за грохота.

К метеостанции подъезжаем в полной темноте. В низинке, защищенной от ветров, где приютился домик, маленькое желтое пятнышко. Окно. Свет его, как огонь дальнего маяка, то проглядывает между деревьев, то исчезает. Таня не спит.

Читает, наверно, поставив керосиновую лампу у изголовья. Сейчас рев нашего дизеля падает вниз, как поток, заполняет долину, плещется у стен одинокого дома.

Таня поднимает голову, прислушивается.

Я часто думаю о ней. И в этих мыслях неизменно присутствует третий — Жорка, парень, которого она любит.

Нас трое сейчас. Но жизнь идет дальше. Может быть, настанет день, когда мы поймем, что нас остается только двое. И еще — Васька, который должен вырасти хорошим человеком.

Я не осмеливаюсь останавливать тяжелый КРАЗ на мосту и торможу на тракте, у самой метеостанции. Освещаю боковым прожектором дом, и через минуту раздается скрип двери.

Лауринайтис, погасив огни, останавливается неподалеку.

Таня, накинув шаль, выходит на белое, искрящееся под лучом снежное пространство.

— Вася, ты? Поздний гость… Что это за танк?

— Новая машина. Вот подарки — тебе и Ваське. Это от Стрельца… От Матвеича… а это от меня.

Она еле удерживает ворох кульков. Ветер хлопает дверцей кабины. Саяны нависают над нами… Таковы встречи в горах: три минуты на ночном тракте.

— Сегодня ко мне заезжал Пономарь.

— Что ему было нужно?

— Он сказал, что знает о моей поездке в Наволочное, знает, что я помогала тебе. И предупредил, чтобы я в случае чего молчала.

— В случае чего?

— Я не поняла. Но вид у него был угрожающий. Сказал: «Будешь болтать — берегись! Твой щенок часто шатается без присмотра возле тракта. Мало ли что может случиться. Тут горы на сто верст кругом…»

Она делает попытку улыбнуться, чтобы я не подумал, будто она дала себя запугать. Сволочь Пономарь. Наглая, трусливая, распоясавшаяся сволочь! «Закон — тайга…»

— Мы больше не дадим ему выехать из Козинска, Таня. Можешь не опасаться его.

— Да я ничего… Он уехал в сторону Аксая, туда же, куда и ты. У меня какое-то тяжелое предчувствие, Вася.

Она так и остается стоять у тракта — с кипой кульков. Дизель трогается. Колеса буксуют, не в силах сразу стронуть с места трейлер. Потом желтый огонек медленно начинает уходить назад.

Петюк лежит на днище безжизненной темной массой. Слишком крепкий сон для шофера.

— Не делай вид, будто спал, Петюк. Ты слышал разговор?

Он нехотя поднимается. Закуривает. Молчит.

— Хорош твой Пономарь!

— Я с ним сам поговорю. Таню он не тронет.

— Разговорами его не убедишь.

КРАЗ на куски раздирает ночную тишину. Мы лезем вверх, к самым высоким перевалам.

Белое облако

Внизу, слева, угадывается ущелье. Оно еще наполнено ночной тьмой. Постепенно на снегу проявляются черные силуэты деревьев, кустарников, река.

Горы возникают в утренней синеве — цепь за цепью, как декорации.

На перепал Терновый дизель взбирается с медлительностью черепахи. Склон слишком крут.

С неимоверным усилием КРАЗ несет в гору возложенную на его плечи тяжесть. Потом движение замедляется. Здесь лед на асфальте.

Колеса, громыхая цепями, бешено вертятся на скользкой корочке, покрывшей тракт.

— Петюк, давай песочку!

Напарник выскакивает из кабины. Живее, живее, Петюк! Давление падает, показатель масла вот-вот даст «нуль», и двигатель остановится. Тогда никакие цепи не спасут.

Пятьдесят тонн металла вцепились мертвой хваткой в хвост тягача, тянут к обрыву. «Вву-вву-вву»! — ревет двигатель. Медленно сползает буксующий КРАЗ.

— Ну, где ты там, Петюк? Песку больше, песку!

Только бы не заглох: пойдет юзом — не удержишь…

Песок не помогает.

— Цемент, цемент, Петюк! Ну, догадайся.

Бумажный мешок с цементом, лежащий на борту трейлера, — это наш НЗ, наше спасение. Он надежно скрепляет колеса и дорогу.

— Цемент, Петюк! На тебя вся надежда…

Колеса получают опору. Увеличиваю обороты.

КРАЗ перестает сползать и медленно лезет в гору. Двигатель уже не воет. Рычит. Это ласковое, рабочее рычание. Скрюченные кедры проплывают за обочинами.

Пот заливает, щиплет глаза. Сменяя друг друга, мы работаем как заведенные.

С Чертова хребтика спускаемся с ветерком, так, что ярко-желтые под солнцем лиственницы мелькают в глазах. Искрятся снежные вершины трехтысячников.

От непрестанного торможения, от перегрузок сгорает камера. Она шипит, раскалившись и тлея под ободом покрышки, и от нее поднимается белый пар.

Лебедкой мы извлекаем из обоймы стокилограммовое запасное колесо. Лица наши темны от налета грязи и перегара, а белки глаз сверкают, как у негров.

— Ты бы лучше Стрельца с собой взял, — бормочет Петюк. — Здесь медведь нужен, не человек.

К вечеру достигаем Веселой горы. Здесь самый высокий хребет, за ним начнется спуск к Аксаю. Справа от КРАЗа тянется, круто уходя в небо, необозримое белое поле.

На каменных зубцах сугробы, словно папахи. Ветер снова разгулялся, снежные ломти падают со скал, над дорогой крутятся маленькие смерчи.

Свеженамалеванный красный щит стоит у тракта. «Водитель, осторожно! Не газуй! Возможны снежные обвалы».

— Написали бы: ходи на цыпочках, — сердится Петюк. — А как нам не газовать с такой махиной?

К счастью, тракт бежит здесь под уклон.

— Сбавь обороты, Петюк, не шуми. Если заглохнет, попробуем проскочить на тормозах…

Тысячи тонн снега лежат на покатых склонах рыхлой угрожающей массой. Мы входим в опасную зону.

— Смотри, Петюк!

Наверху, на необозримом белом поле, вздыбившемся над трактом, движущееся темное пятнышко. Человек…

Храбрец или дурак? Что занесло его на эдакую верхотуру, где неосторожный шаг, падение камня может вызвать движение снежных масс?

Человек быстро передвигается по уступу. Он бежит, оглядывается, как будто спасаясь от кого-то. Охотник, должно быть.

Человек ловко взбирается на гигантский каменный зуб. Словно красноярский «калошник», борющийся за первенство.

От кого же он бежит? Склон пуст. И тут догадка бьет в меня электрическим разрядом.

— Стоп, Петюк. Быстро. Дай руль.

Я мгновенно пересаживаюсь. Даю задний ход. Газую. Дергаю трейлер. Колеса пробуксовывают, а затем толкают платформу назад.

Стрельцов предупреждал: «Помни, Пономарь взял с собой деревянный ящичек с динамитными патронами». Тогда я рассмеялся в ответ. Но я не учел изобретательности Костюкова… Обвал ни у кого не вызовет подозрений… Задумано неплохо.

— Там Пономарь!

Назад. Мы еще можем выскочить из зоны лавин. КРАЗ пятится с оглушительным ревом.

Сквозь этот рев двигателя доносится барабанный удар динамита на склоне, там, где еще совсем недавно был Пономарь, появляется пышный снежный куст.

Он превращается в белое облако. Облако растет и приближается к нам. Двинулась гора.

Еще немного, и мы окажемся под защитой скалы.

Весь склон затягивается пеленой. Чувствую, как содрогается асфальт под колесами. Горы гудят.

Ветровое стекло, в котором только что лежала дорога, вдруг становится матово-белым. По кабине ударяет глухо и сильно, и тотчас становится темно. Кабина наклоняется. Кажется, мы летим куда-то в кромешной и внезапной тьме.

— А, черт! — кричит Петюк. — Глуши дизель.

…Мы стоим. Не падаем. Кто-то словно толкает машину, жесть скрипит, подается, на руку падает холодная струйка снега.

Под лавиной

Тьма полная. Едко пахнет перегаром. Хорошо, что вовремя успел заглушить.

Слышно, как тикают часы на руке у Петюка и шуршит, падая в кабину, снег.